Будь с нами!
Присоединяйся к нашему каналу в Телеграме, чтобы не пропустить эксклюзивный контент.
Эпоха, следующая за великими переменами, как правило приносит лишь разочарование и утраченные иллюзии. Так и послереволюционные 1920-е, как пишет Дмитрий Быков, не принесли ни новых жанров, ни новых героев, а лишь пожинали плоды русского Серебряного века в поэзии и авангарда в искусстве. После строгого военного коммунизма настала эпоха экономического послабления - НЭП, и люди ударились в разврат.
«В области брака и половых отношений близится революция, созвучная пролетарской», – вспоминала слова Владимира Ленина известная немецкая коммунистка Клара Цеткин. Однако печальная правда заключается в том, что половая революция случилась вместо, а не вместе с пролетарской.
В революционную эпоху брачное общение «возникало попутно, среди дела, для удовлетворения чисто биологической потребности», – писала революционерка и дипломат Александра Коллонтай. Причем якобы обе стороны процесса спешили быстрее расправиться с этой потребностью, чтобы она не мешала главному – “работе на революцию”.
НЭП также не привел к реставрации традиционной семьи: напротив, как пишет Быков, «половые запросы удовлетворяются без ханжества».
Позже, однако, советская верхушка показала себя более пуританской. Министр народного просвещения Луначарский писал, что «…в нашем обществе единственно правильной формой семьи является прочная парная семья», а Лев Троцкий утверждал, что партия должна следить за чистотой нравов.
Идеи свободной любви вошли в моду и стали одним из символов эпохи. Половое влечение приравнивается к обычному голоду, который люди удовлетворяют без всяких моральных исканий и угрызений совести. Любовь избавляется от романтического флера, стыдливости и ритуала ухаживаний.
Так, например, Алексей Толстой в своей повести «Гадюка» (1928) описывает примету времени — простоту удовлетворения потребностей. Помощник заведующего треста, где трудилась героиня, отводит ее в сторону по важному делу и говорит, что «половое влечение есть реальный факт и естественная потребность». Он предлагает отбросить романтику за борт и, не церемонясь, обхватывает ее и прижимает к себе. Героиня, впрочем, дает отпор.
На практике свободная любовь превратилась в череду скандалов и разочарований. Мужчины не были готовы к тому, что девушки станут сами выбирать партнеров, а девушек оскорбляло отсутствие ритуала ухаживаний.
Слева направо: Осип и Лиля Брики, Владимир Маяковский
Семейный архив Лары Симоновой/russiainphoto.ruС традиционным понятием “семьи” эксперименты продолжались. Так теоретики символизма, Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус стали открыто жить втроем с литературным критиком и редактором, Дмитрием Философовым. А поэт Маяковский - со своей музой Лилей Брик и ее мужем Осипом.
Ранняя пресыщенность приводит к скуке, одиночеству и рискованным экспериментам с собственной жизнью, констатирует Дмитрий Быков. После того как в ранние годы испробовано все, смерть воспринимается как последнее острое ощущение.
Произведение Глеба Алексеева «Дело о трупе» написано в форме дневника девушки Шуры Голубевой, покончившей с собой якобы из-за несчастной любви. Но это повесть не о любви и не о смерти, а о скуке и бескультурье. Шура кончает с собой не потому, что любит, а потому что ей делать больше нечего.
«В этом смысле послереволюционная русская жизнь оказалась значительно хуже дореволюционной», – пишет Быков. У студентов начала века были надежды, стремления к революции, а красным студентам 1920-х или фабричным работницам остается только стреляться: «Всё остальное они уже попробовали, а оружия в стране пока достаточно».
В повести «Наводнение» (1929) Евгений Замятин говорит о тотальной потере человеческого лица. Наряду с эротическим помешательством и повальными самоубийствами одной из главных тем позднего НЭПа был разгул преступности. Героиня Софья, которой уже под сорок, убивает Ганьку просто за то, что та молода, красива, удачлива. За то, что сама она старше, и жизнь ее кончена.
В двух фразах Замятина есть ключ к атмосфере этого времени, считает Быков: «Всю ночь со взморья ветер бил прямо в окно, стекла звенели, вода в Неве подымалась. И будто связанная с Невой подземными жилами — подымалась кровь».
